Вячеслав Рыбаков "Доверие (первая версия)"

Повесть написанная под явным влиянием Стругацких совсем молодым тогда ещё автором. Действие происходит в далёком будущем. Нуль-транспортировка ещё не изобретена, но уже есть первые гиперпространственные звездолёты. Над Землёй нависла смертельная угроза — Солнце в ближайшие годы должно взорваться. К счастью, в какой-то далёкой звёздной системе открыта землеподобная планета, которую можно заселять без специального терраформирования, но времени, чтобы спасти всех явно не хватит. И вот руководство Земли, фактически несколько посвящённых, пытается организовать спасение как можно большего числа людей, не говоря им, что это спасение...

Эпиграфом к повести взяты слова Лиона Фейхтвангера: "Кто подлинно любит людей, тот навлекает на себя их ненависть; ибо из любви к людям приходится совершать поступки, оправдываемые только этой любовью; без неё они были бы немыслимым преступлением". Автор поднимает множество моральных вопросов, о доверии, о праве на информацию, об ответственности вождей (реально вождей, а не по названию/должности) и пр. Повествование носит явные следы юношеского максимализма/радикализма, но, как я понял, вторая версия заметно отличается по посылу от первой, причём в сторону разочарования.

Любителям мира Полдня и Рыбакова стоит почитать.

Пара цитат:

      - Не пойму... Двадцать же лет... Неужели вы ее всё еще любите? Ринальдо погладил свою лысеющую голову.
      - Чари... Есть столько состояний между "любишь" и "не любишь"...
      - Не могу представить, — решительно сказала Чари. — Уж или да, или нет.
      - Это не совсем так, — с удовольствием произнес Ринальдо. — И потом, Чари... Есть женщины, с которыми надо вовремя расстаться... — Он помрачнел. — Чтобы... чтобы на всю жизнь застраховать себя от одиночества. Понимаете?
      - Нет, Ринальдо...
      - Чари. Если разойтись, покуда еще любишь, остается воспоминание. И всю жизнь впоследствии равняешься на него, борешься за него. Если же промедлить — не останется даже любви, даже нежности, даже воспоминаний, от которых становится светло... всё выгорело, израсходовалось на обреченную борьбу, на гальванизацию трупа, обретешь лишь вакуум, пепелище, Чари... — Он передохнул. — Мне часто бывает грустно, но пусто — не бывало никогда. Ты понимаешь? А пустота стократ хуже грусти. Грусть помогает работать. Дает силы. Дает цель. Пустота сушит, губит, останавливает. Я всё еще... каким-то изгибом — люблю. Я никогда не стану одинок.

      Орнитоптер, замедляясь, снижался, планируя вдоль километрового фасада, и стали видны колоссальные буквы, выгравированные вдоль всей стены, — первые фразы Конституции человечества, принятой тридцать семь лет назад:
      "$1. Каждый человек имеет неотьемлемое право на удовлетворение своих естественных потребностей как духовного, так и материального порядка.
      $2. Потребности индивидуума, не направленные в конечном итоге к благу и процветанию всей совокупности индивидуумов, называемой человечеством, не могут быть признаны естественными для данной совокупности, следовательно, не могут подлежать удовлетворению".

      - В середине прошлого века китайцы... что-то часто мы их сегодня вспоминаем... снедаемые патриотизмом и ненавистью к американскому империализму, принялись было ужимать сроки учебы, подготовки и так далее. В литературе и подобных делах это удержалось довольно долго, а вот в дисциплинах практических быстро сошло на нет. Самолеты гражданской авиации, к примеру, ведомые пилотами-энтузиастами, стали биться в ба-альших количествах...

      Ринальдо улыбнулся своей половинчатой улыбкой.
      - Кто станет вместе? На чье сплочение вы рассчитываете? Тридцать процентов улетающих с семьюдесятью остающихся? Да только слово скажи — начнутся страшные, каких еще не видела планета, драки, бои, битвы — за места на кораблях! Излучателями, дубьем, когтями! — Ринальдо разволновался, его щеки порозовели, заблестели глаза. — Крик, исступленные и бессмысленные поиски виновных, самосуд, хаос, бойня! Мы не успеем вывезти и десятой доли того, что могли бы!
      - Какая бойня? Какой хаос? Да как вы думаете о людях? Какое право вы имеете так думать? Какое право вы имеете управлять нами, так думая о нас?!
      Ринальдо поставил бокал. Лицо его стало жестким, углы губ хищно подобрались, морщины стали четкими и резкими, словно шрамы.
      - А с какой стати я должен думать о вас лучше? Мы семь лет орем — переселение, переселение... Нам плюют в лицо все, кроме юнцов и стариков, которым насмерть все надоело! А вы знаете, сколько интересуется тем, что мы говорим отсюда — с трибун, по радио, в газетах? Знаете? Я знаю! Двадцать пять процентов, остальные не читают, не слушают и не смотрят! Рефлекс презрения к власть имущим оказывается практически непреодолимым, хотя вот уже полвека как окончательно исчезли все экономические и социальные преимущества, даваемые статусом общественного деятеля. Тех, кто работает по старинке, говорит, как и пять, как и пятнадцать лет назад, априорно ругают консерваторами и твердыми лбами, даже не пытаясь вслушаться и вдуматься в то, что говорится. А, это мы уже слыхали! Тоска! Тем же, кто пытается как-то разнообразить работу, привнести нечто новое, кричат: ишь, выпендривается! И, ругая лидеров, никто, никто всерьез не задумывается, никто не интересуется делами планеты. А если кто и вздумает что-либо, так непременно его план начинается с того, чтобы ему дали неограниченную власть с диктаторскими полномочиями. Я все знаю, доказать, правда, не могу, так уж вы помалкивайте, подчиняйтесь, и чтоб работали на совесть, а я по ходу придумаю, как там дальше... — Ринальдо шумно, сухо перевел дух. Его пальцы терзали и насиловали упругий бокал.
      - За что мне доверять вам? Что вы сделали, чтобы завоевать наше доверие? Перестали лгать? Перестали сплетничать о нас? Перестали использовать друг друга как предметы обихода? Знаете, на сколько за последние сто лет снизилась преступность? Чуть больше чем на шестьдесят три процента, всего! А потребление наркотиков? На сорок восемь! А спиртного? На девятнадцать процентов, за сто лет!! С какой стати я буду доверять всему этому... — Ринальдо сдержал бранное слово. — Я, в самом серьезном вопросе, что когда-либо вставал, когда они не доверяют друг другу даже в мелочах, в дружбе, в любви, в работе! И с какой стати я буду доверять вам, сидящему, яко ангелочек, на Ганимеде, и слыхом не слыхавшему обо всей этой грязи? И вы еще имеете наглость напоминать мне про эту проклятую кухарку! Вы говорите — припугнуть? Вы можете поручиться, что все стройными рядами бросятся месить цемент, проявляя при этом массовый героизм? А? Я не могу! И мне плевать, если вы поручитесь, потому что в этом вы не понимаете ни черта!! Вы можете сказать: я уверен в светлом начале человека; да, гуманизм переборет; да, солидарность победит!.. А я так сказать не могу! Я отвечаю за все это, за вас, за цивилизацию, за то, чтобы кто-то из тех, которые придут после нас, имели возможность продолжать борьбу и с наркотиками, и с ложью, и с эгоизмом, за то, чтобы наркотики и эгоизм не сгорели вместе со всей планетой! Я отвечаю! И я обязан иметь запас прочности, я обязан исходить из худшего, чтобы, когда эта штука лопнет у нас над головами, я знал: там, на Терре, не обреченная на вымирание группка, а жизнеспособный кусок человечества, его наследники! Все висит на волоске, и если сказать об этом вслух, он может порваться. Может и не порваться, может, если сказать, мы успеем спасти не тридцать два, а тридцать семь процентов, но выигрыш невелик, а риск чудовищен, ибо может и порваться! Я не могу исходить из "может, станет лучше". Я руководитель, я обязан исходить из "может, станет хуже"! Это вы способны хоть чуть-чуть уразуметь?!

   Майкл Шейбон "Союз еврейских полисменов"

В оригинале книга называется "The Yiddish Policemen's Union", так что, возможно, правильнее было бы назвать её "Союз идишеязычных полисменов", тем более, что сам автор указывает, что написал книгу после того, как наткнулся в магазине на англо-идишский разговорник, и осознал, что мёртвый иврит стал живым государственным языком, а живой идиш уже почти умер. Осознал и решил написать альтернативно-историческую книгу, где идишеговорящее европейское еврейство во время Второй мировой войны нашло приют на Аляске, где, с позволения американских властей, была создана на шестьдесят лет еврейская автономия. Так что мы видим мир Шолом-Алейхема, но через сто лет и на другом континенте.

Суть альтернативности истории, кроме того, что евреи живут на Аляске, а не в Израиле, в романе показана точечно. Похоже, в этом варианте Германия победила СССР, но её саму потом победили англо-американские союзники. По форме роман "крутой" нуарный детектив в стиле Раймонда Чендлера. Главный герой Мейер Ландсман, побитый жизнью полицейский лет сорока, который постоянно курит, пьёт на грани алкоголизма, разошёлся с женой и живёт в дешёвой гостинице. В общем на лицо ужасен, но внутри добр и нежен. В этой же дешёвой гостинице обнаруживают труп наркомана-шахматиста по прозвищу Ласкер. Только умер Ласкер не от передоза, как можно было бы предположить, а от пули в затылок. Ландсман со своим напарником, правоверным иудеем, индейцем-полукровкой Берко, начинают искать убийцу и постепенно оказывается, что всё не так просто и следы ведут в весьма неожиданные места. Дело осложняется тем, что через два месяца срок предоставления автономии заканчивается, и местные органы власти сворачивают свою деятельность, а население разъезжается по всему миру...

Роман получил и Хьюго и Небьюлу, то есть встречен и критиками и публикой восторженно. По видимому они все в теме. Я лично, хоть и встречался в детстве с живыми людьми, которые говорили между собой на идише, а по-русски с характерным акцентом, и даже бывал у них дома, местами вынужден был лазить в словарь в конце книги, чтобы понять о чём речь. Причём, боюсь, многих намёков автора так и не понял.

Можно рекомендовать любителям необычной детективной фантастики и вообще интересующимся темой. Но читать нужно издание 2019 года (перевод Калявиной), в предыдущем издании, как говорят, переводчик очень крупно и много налажал (пардон за сленг), включая фамилию автора.

Пара цитат:

      – Я слышал имя. – Берко оглядывается на стальную противопожарную дверь грандиозного входа в клуб «Эйнштейн». – Герой войны. Куба.
      – Он лишился голоса и должен все писать. Я спросил, где его можно найти, если понадобится поговорить, так он написал, что уезжает на Мадагаскар.
      – Это что-то новенькое.
      – И я так сказал.
      – Он знает что-нибудь о Фрэнке?
      – Говорит, что не очень хорошо.
      – Никто не знает нашего Фрэнка, – говорит Берко. – Но все глубоко опечалены его смертью. – Он застегивает пуговицы на животе, поднимает воротник, поправляет шляпу на голове. – Даже ты.
      – Иди нахер, – говорит Ландсман. – Сдался мне этот еврей.
      – Может, он русский? Это объясняет увлеченность шахматами. И поведение твоего приятеля Василия. Может, за этим убийством стоит Лебедь или Московиц?
      – Если он русский, то это не объясняет, почему два черношляпника так перепугались, – говорит Ландсман. – И они не знают Московица. Русские штаркеры, бандитские разборки – для обычного бобовского это ничего не значит.

      Каждый садится на стул перед столом ребе. Кабинет его – Австро-Венгерская империя в чистом виде. Чудища красного дерева, слоновой кости и глазкового клена заполняют стены, изукрашенные, как кафедральные соборы. В углу у двери стоят знаменитые вербовские Часы, пережившие покинутый украинский дом. Захваченные, когда пала Россия, потом вывезенные в Германию, пережившие атомную бомбу, сброшенную на Берлин в 1946 году, и все передряги впоследствии. Они идут против часовой стрелки, числа стоят в обратном порядке, в соответствии с первыми двенадцатью буквами ивритского алфавита. Возвращение Часов стало переломным моментом в благосостоянии вербовского двора и знаменовало взлет самого Шпильмана.

    Чарльз Брандт "Я слышал, ты красишь дома"

Решил почитать эту книгу после просмотра фильма "Ирландец", который по ней снят (мой отзыв на фильм, можно почитать здесь). Издательская аннотация:

      "Я слышал, ты красишь дома" – на языке мафии это выражение означает "Я слышал, ты умеешь убивать людей", а под "краской" подразумевается кровь.
      Это тот редкий случай, когда боссы мафии признали книгу о себе правдивой – штатный киллер одной из "семей" Фрэнк "Ирландец" Ширан рассказал о своей жизни перед самой смертью. Эти истории, затаив дыхание, слушали опытные прокуроры и агенты ФБР. Впервые преступник такого уровня нарушил омерту — закон молчания.
      Хулиганская юность в годы Великой депрессии, первый запах крови во Вторую мировую, случайное попадание в закрытый мир итало-американской мафии, выход из которого дороже входа – когда тебе нужно выбрать между своей жизнью и жизнью лучшего друга.
      И все это в легендарную эпоху 50-х в США, когда коррумпированный директор профсоюза Джимми Хоффа владел миллиардами и открыто соперничал с братьями Кеннеди, боровшимися против мафии. Почему был убит президент Кеннеди и почему от этого проиграли все? Кто был прототипом Крестного отца в знаменитом фильме? И что заставило заматерелого убийцу Фрэнка "Ирландца" Ширана прийти к искупающей исповеди?

"Ух ты!" – воскликнул я, прочитав аннотацию, но оказалось, что книга жутко скучна. Она весьма ценна для тех, кого интересует повседневная жизнь мафии в середине прошлого века, но, поскольку автор просто собрал воедино сумбурные воспоминания Фрэнка Ширана, весьма пожилого на тот момент человека, и лишь в некоторых местах ограничился изложением, то у книги нет связного сюжета, и повествование постоянно перескакивает с одной темы на другую, с вопросов действительно интересных, на совершенно несущественные детали и пр. В общем, стало понятно, почему так скучен фильм – он весьма точно следует книге.

Признаюсь честно, я сломался на половине книге. Может буду её дочитывать мелкими дозами, а может брошу окончательно. Рекомендовать могу лишь тем, кого действительно очень интересует реальная жизнь мафии.

Пара цитат:

       Но мы тогда дрались не только по поводу, но и без – просто забавы ради. По пятницам устраивали боксерские поединки. Но били с опаской, не перебарщивая. Собственно, и в настоящем боксе всегда так – хочешь научиться боксировать, рассчитывай и на синяки и шишки. Я подумывал, не податься ли мне в боксеры, но я-то хорошо понимал, что из меня Джо Луиса не получится, а если не суждено стать чемпионом, на кой дьявол вообще связываться с боксом. Теперь дети гоняют в футбол, есть даже детская футбольная лига. А нам тогда приходилось самим развлекать себя, по-видимому, кроме футбола, у нас никаких развлечений и не было. Тем лучше для нас – приходилось рассчитывать только на себя, и когда стране потребовались солдаты, они из нас получились. Психологически мы были закалены.

       В следующей речи, 27 июня в Алжире (Северная Африка), как вспоминал один из присутствовавших на ней офицеров, Паттон заявил бойцам своей «дивизии убийц» следующее:
      «…убивайте, убивайте и еще раз убивайте – чем больше их вы прикончите сейчас, тем меньше придется их прикончить в будущем… Генерал сказал, что чем больше немцев мы возьмем в плен, тем больше их придется кормить, так что со сдающимися в плен немцами не миндальничать. Еще он сказал, что лучший немец – это мертвый немец».
      Другой офицер вспоминает сказанное Паттоном об отношении к гражданскому населению:
      «Генерал заявил, что, мол, те, кто окажется в зоне боевых действий, также должны считаться врагами и что с ними надлежит обращаться столь же безжалостно, как и с немецкими военными».

       Всякий раз, когда вы читаете в газете про стрелка в маске, будьте уверены, что у стрелка маски не было. Если на улице есть свидетели, они всегда говорят, что у наемного убийцы была маска, поэтому пославшие стрелка знают, что свидетели ничего не видели, а свидетелям не нужно волноваться.

       Однако в реальной жизни, если в Америке или на Сицилии используют чокнутого, от него сразу избавляются, прямо на месте преступления. Так было несколько лет спустя, когда Безумный Джо Галло нанял того черного психа для устранения Джо Коломбо, босса семьи Коломбо в Бруклине. Псих трижды выстрелил в Джо Коломбо на митинге «Лиги за гражданские права американцев итальянского происхождения», проходившем на Коламбус-Серкл близ Центрального парка. Без сомнения, с психом все детально отработали и отрепетировали. Ему наверняка показали, как прорваться к авто и умчаться в безопасное место. Естественно, определенные люди уложили психа прямо на тротуаре, едва тот сделал свое дело и выстрелил в Коломбо.
      Рассел так и не простил Безумного Джо Галло за подобное использование чокнутого против Джо Коломбо. Я же считал, что Безумный Джо был слишком борзым. Несчастный Джо Коломбо перед смертью долго пролежал в коме как овощ. В этом и проблема с чокнутыми. Они недостаточно метки. Могут причинить много страданий.